 |
| Давид Фридман |
Дотошный в изображении реалий времени, Анатолий Рыбаков в “Детях Арбата” даёт следующую сценку:
– У нас в институте, – сказал Юра, – один парень подал на собрании реплику: “Что такое женщина? Гвоздь в стуле…”
– Вычитал у Менделя Маранца, – заметил Вадим Марасевич. – … А собрание было по поводу Восьмого марта. Его исключили из института, из комсомола, из профсоюза…
– Реплика была не к месту, – сказала Нина Иванова…
Разговор происходит в конце 1933 года. А в 1926-ом в библиотечке “Огонька” вышли четыре тоненьких книжки: “Мендель Маранц” (№77), “Надельсон и Шнапс” (№103), “Мендель Маранц меняет квартиру” (№123) и “Возвращение Менделя Маранца” (№126) некоего Давида Фридмана, “с рукописи автора перевёл П.Охрименко” (на других выпусках – “авторизованный перевод с английского”). На выпуске №126 была помещена фотография автора – молодого человека с настороженной улыбкой, в белой рубашке, сидящего, охватив руками колено, почти как Достоевский на портрете Перова. Как рассказывают, “вся Москва” тогда повторяла: “Что такое брак? Университет. Что такое дети? Учёные степени”, “Что такое жена? Рентгеновские лучи. Она видит тебя насквозь”, “Что такое идея? Кукушка. Она появляется в свой час”. И так далее, и так далее.
Остряки и острословы всех рангов быстро переняли новый приём. Только, пожалуй, появившийся в следующем, 1927-м, году роман Ильфа и Петрова “Двенадцать стульев” да рассказы Зощенко перебили популярность “Менделя Маранца”. А затем и время – “коллективизация”, “индустриализация” и пр. – отбросило в небытие или, точнее, в другую, плохо представимую для советского человека действительность и самого героя, и его шутки, и его жизненную философию.
Но даже после войны какие-то словечки, отзвуки интонаций Менделя Маранца ещё всплывали время от времени в разговорах. Да и здесь, в Америке, в нескольких домах на поредевших полках книг, привезённых “оттуда”, я встречал пожелтевшие от времени знакомые тоненькие книжечки с рассказами о Менделе Маранце.
В каком-то газетном интервью Леонид Леонов обронил замечательную фразу. Не ручаюсь за текстуальную точность, но по смыслу это звучало так:
“Настоящее произведение искусства должно быть изобретением по форме или открытием по содержанию. Ещё лучше – и тем, и другим”.
“Рассказы о Менделе Маранце” – тот самый случай. Хотя, конечно, и изобретение, и открытие – не самой высокой пробы. С формой в рассказах о Менделе Маранце всё ясно – шолом-алейхемовская традиция, как хрустальная подвеска, повёрнутая новой гранью, брызнула новым спектром ярких красок. Открытием, пожалуй, – по сравнению с теми же шолом-алейхемовскими героями – явились персонажи рассказов, касриловские евреи в Америке, в Нью-Йорке и, в первую очередь, – главный герой, сам Мендель Маранц, генетически связанный с Менахем-Менделем и другими персонажами шолом-алейхемовских историй, но при этом живущий и действующий в других условиях и сам изменившийся вместе с ними: “По профессии – механик, по своим склонностям – изобретатель, по природе – мыслитель”, добавим: по привычкам – философ и деятельный лентяй.
“Заставить работать его постоянно – это всё равно, что запрячь льва в телегу. Его ум не привык идти по готовым путям. За какую работу бы он ни брался, он тотчас же начинал придумывать машину, которая выполняла бы за него эту работу. Голова его всегда была полна идей, его ум поглощал всю его энергию. Для того чтобы работать, ему надо было перестать думать. А это для него было всё равно, что перестать дышать…. Он был изобретателем, творцом идей, воплощавшим мысли в конкретные формы. И то, что было смутным и бесформенным у других, у него становилось чем-то определённым, конкретным, простым”.
В Америке, припёртый обстоятельствами к стенке, наш герой становится миллионером, изобретя то, что мы сегодня назвали бы кухонным комбайном, дабы избавиться от домашней работы, когда жена, потеряв всякие надежды на заработок мужа, поступает на фабрику, оставив его “на хозяйстве”. Правда, через недолгое время Мендель Маранц опять разоряется, вложив все свои деньги в утопические планы Мильтона, своего зятя.
“Что такое опыт? Хрен. Когда он слишком крепок, он вызывает слёзы на глазах. Мильтон узнал всю его крепость”.
Но Мендель не унывает: “Чем я пожертвовал? Только деньгами. А что я спас? Семейное счастье Сарры”.
Надо сказать, что и другие персонажи рассказов не менее колоритны. Чего стоит Бернард Шнапс с его постоянной присказкой “Я такой человек… Я не люблю, когда меня хвалят. Я могу сам себя похвалить!” Или Зельда, жена Менделя, вечная еврейская жена: “Он всегда забивает её своим красноречием и всегда заминает дело. И каждый раз ему удаётся заразить её своими мечтами, и она опять терпеливо работает, а он продолжает мечтать”. Или Надельсон: “Если ему кричать, он кричит в ответ, а если говорить тихо, он отвечает: “Га?””
Цитировать можно долго – надо читать.
Долгое время я думал, что Давид Фридман – это некий миф, и “рукопись автора”, с которой делались “авторизованные переводы”, была изначально на русском же, а “переводчик” просто, скорее всего, какое-то время жил в Нью-Йорке до возвращения в Союз. Мои подозрения только укрепились, когда, уже в Америке, я не нашёл Давида Фридмана, годного на роль автора “Менделя Маранца”, ни в одном справочнике американских писателей, ни в одной американской или еврейской энциклопедии, как ни варьировал spelling его фамилии. Более того, ни один из пожилых интеллигентных американских евреев, с кем мне приходилось беседовать, слыхом не слыхивал ни о таком писателе, ни о его книгах, даже те, кому, как казалось бы, по роду их занятий следовало “быть в курсе”.
И всё-таки оказалось, что Давид Фридман (David Freedman) действительно существовал, и “Mendel Marantz” был напечатан в том же 1926 году в Нью-Йорке, причём именно иллюстрации к этому изданию, сделанные M.Leone Bracker, были воспроизведены (без какой бы то ни было ссылки) на обложках “огоньковских” изданий. Через межбиблиотечный компьютеризованный каталог удалось обнаружить ещё одну книгу рассказов Давида Фридмана “The Intellectual Lover”, изданную посмертно, в 1940 году, тем же издательством Harper & Brothers, что издало и “Менделя Маранца”. Честно говоря, эта (вторая) книга, с её тематикой, уже полностью оторванной от еврейской жизни, показалась мне слабее первой. Но в предисловии к ней, написанном неким Konrad Bercovici, я нашёл биографию автора.
Давид Фридман родился в 1898 году в семье политэмигрантов из Румынии. С детства Давид, или Dutzu, как его звали дома, отличался разносторонними способностями. Среди его друзей-сверстников были Джордж Гершвин, Макс Розен, будущий известный скрипач, и Ирвинг Сэзер, в будущем преуспевающий драматург. Его отец какое-то время был театральным критиком в еврейской прессе. Именно он в 1922 году принёс в редакцию журнала первые рассказы сына. Их успех отвлёк Давида от занятий музыкой, математикой, шахматами, сделав профессиональным писателем. Рассказы о Менделе Маранце были изданы отдельной книгой, переизданы, переведены на другие языки, инсценированы. Через какое-то время, как пишет Bercovici, Фридман стал известен как ведущий радиопрограмм, лучший поставщик острот (jokesmith) для обозрений и шоу, автор нескольких пьес и мюзиклов, пользовавшихся успехом на Бродвее, и т.д. Судя по тому же электронному межбиблиотечному каталогу, он (в соавторстве) писал также киносценарии и книги по истории кино. Умер внезапно, от инфаркта, в 1936 году. На сегодняшний день в Америке, кажется, прочно и незаслуженно забыт. Его рассказы не включаются в антологии ни американской новеллы, ни рассказов еврейских писателей стран мира.
Мне кажется, неплохо было бы постараться исправить эту несправедливость. Может быть, удастся прояснить и вопросы, пока что остающиеся без ответа. Кто такой П.Охрименко? В 60-е годы подпись П.Охрименко появлялась несколько раз под переводами рассказов американских фантастов, в частности Амбруаза Бирса. Был ли это тот же самый Охрименко? Каким образом к нему попала “авторская рукопись” рассказов и иллюстрации к ним, сделанные в Америке? Что связывало его с автором, и каким образом Фридман “авторизовал” перевод? Чем обусловлено столь быстрое и полное забвение американцами блестящего автора и его колоритных персонажей?
Как говорил Мендель Маранц: “Что такое человек? Рукопись. Что такое жизнь? Книга. Что такое смерть? Библиотека. Но я не дам так скоро поставить себя на полку!”
Вот небольшой фрагмент из рассказов о Менделе Маранце, почему-то не переведенный и не вошедший в “огоньковское” издание. Начало главы XII “Испытание” (остальная её часть вошла в рассказ “Замужество Сарры” выпуска №103). Кстати, не надо забывать, что это было написано в середине 20-х годов.
Итак:
“В годы своего девичества Сарра относилась к Зельде почти как к старшей сестре, и они часто вместе обсуждали будущего мужа Сарры – настоящего мужчину, высокого, красивого, благородного, сильного и доброго, который в один прекрасный день вдруг появится невесть откуда, обнимет Зельду и скажет ей: “Вы, мама…”, – поцелует Сарру и назовёт её свой женой. При этом где-то на заднем плане всегда маячил Мендель, сидящий в своей качалке, курящий неизменную сигару и, улыбаясь, добродушно поддразнивающий их: “Помните, дети, что такое брак? Туфли. Пока они новые, они жмут, когда же становятся удобными, оказывается, что они уже старые”. И они смеются, не слушая его.
Зельда иногда ещё погружалась в эти девические мечты, но для Сарры они уже ушли в прошлое. Она так долго ждала этого высокого, красивого, благородного, сильного и доброго мужчину! А он, несмотря на все хлопоты, поиски и старания Зельды, так и не появлялся. Единственная надежда и мечта жизни Сарры таяла. А Мендель, как всегда, успокаивал её: “Сарра, что такое жизнь? Клумба. Если на ней не растёт тот цветок, который ты любишь, научись любить те цветы, которые на ней растут. Бери пример с Колумба. Если ты ищешь счастье на востоке, плыви на запад. Даже если ты не найдёшь то, чего искал, ты по крайней мере откроешь новые земли”.
Жизнь Сарры, её мечты о любви как бы вступили в новую фазу. Если раньше её сердце, как драгоценная шкатулка, оставалось запертым в ожидании появления возлюбленного, теперь оно открылось красоте окружающего мира. Ей стало казаться, что всё вокруг пронизано любовью. Повар вкладывает любовь в свои приправы, как художник – в свои рисунки и певец – в свои песни. Сарра наблюдала за отцом, когда он сидел, погружённый в свои фантазии, и знала, что создания, рождающиеся в его голове, – тоже дети любви. И ей хотелось тоже творить, узнавать новое, учиться – не для того, чтоб привлекать мужчин, но чтоб дать новую пищу для сердца и ума.
Ей хотелось знаний, которые можно было бы использовать, чтобы освободиться от бесплотных мечтаний и видений юности, сбросить тягостный груз былых представлений, привычек и предубеждений. Ей хотелось свободы! Годами она ждала появления прекрасного принца, который освободит её, но это ожидание ещё больше порабощало её. Теперь она освобождала сама себя, она сама становилась равной тому, кто мог бы стать её властелином.
В характере Сарры появилась какая-то новая твёрдость и независимость. Она почувствовала, что теперь, если она выйдет замуж, она не будет, как плющ, обвивающийся вокруг молодого дуба, но как растущее рядом с ним стройное деревце, сплетающее с ним свои ветви. На пороге зрелости, в любовных мечтах она вернулась к образу возлюбленного своих девичьих лет. Но насколько он отличался теперь от зыбкой эфемерной картинки её прежних мечтаний! Она ощущала себя, как странник, объехавший свет и вернувшийся туда, откуда он пустился в путь, но обогащенный знанием мира. Это уже не был некий идеал, но реальный человек. Человек – не идол, которому следует поклоняться, но который однажды может оказаться свергнутым с пьедестала, сокрушая и самого себя, и поклоняющихся ему, но – равный, к кому обращаешься не только сердцем, но и умом, с кем делишь не только кров и жизнь, но и мысли, и дело. И любовь, и замужество теперь стали в мыслях Сарры ещё полнее и выше.
Как говорил Мендель: “Что такое любовь? Небоскрёб. Чем он выше, тем глубже его фундамент”.
И дальше – по опубликованному тексту:
“Было восемь часов вечера. Час, назначенный для состязания. Сарре предстоял выбор между матерью и возлюбленным, Зельде – между ветеринаром и двумя другими женихами, Менделю – между Зельдой и Саррой…”
Разыщите и прочтите книгу рассказов о Менделе Маранце забытого американского писателя Давида Фридмана. Не пожалеете.